Вдумываясь в характер слов, в то, как они обозна­чают различные предметы и явления, можно подме­тить одну подробность. Оказывается, среди многих обычных слов попадаются и необычные по своей как будто бы неопределенности.

Стол — всегда стол, по одному слову дерево мы можем представить дерево, а услышав мальчик, — приблизительно описать, как этот мальчик должен и может выглядеть.

А Вася? Вы можете описать, как выглядит Вася? Если среди ваших знакомых есть и Вася, вы опи­шите его. Еще лучше, если вы сами — Вася, тут и напрягаться не нужно. А если я попрошу описать просто Васю? Сразу — любого Васю? Не станете ли вы описывать кота? На том основании, что почти каждый кот — Вася...

Вот что это за особые слова — самые конкрет­ные, связанные с определенной индивидуальнос­тью: просто Вася, просто Иван, просто, наконец, Барбос, и вместе с тем — это всеобщие слова: вся­кий Вася, всякий Иван, всякий, наконец, Барбос. В современном языке имеются какие-то ограничения в использовании подобных слов. Иван — всегда человек, взрослый мужчина. Вася может быть и приятелем, и мальчиком, может быть и соседским котом. Барбос же — определенно пес, большой и злой. Однако подобные ограничения в разные эпохи могут различаться. Было время, и не так давно, ког­да кошки считались дорогими и изысканными жи­вотными, их держали только господа, и Васями от­нюдь не называли. Было также время, когда Барбос был известен как испанский разбойник из перево­дного романа, усатый и свирепый, а Полкан — как получеловек-полусобака огромной силы из «Пове­сти о Бове королевиче», любимой сказки Пушкина. Вот тогда, в то время, было бы странно считать, что Барбос или Полкан — это обязательно собака, да еще обязательно сторожевая собака. Тем не менее, какие-то свойства Барбоса-разбойника привели к популярности и распространению собачьей клич­ки. Теперь, когда мы позабыли о старом переводном романе, Барбос для нас всего лишь сторожевой пес, хотя и не обязательно свирепый.

Есть и еще одна группа необычных слов, кото­рые вообще сами по себе никакого определенного значения не имеют. Вспомните сценку из сказочной истории об Алисе в стране чудес. Мышь говорит: «Итак, я продолжаю. Эдвин и Моркар, графы Мер-сии и Нортумберленда, объявили себя на стороне Вильгельма, и даже Кснтерберийский архиепископ Стайджент, известный патриот, нашел это благораз­умным.

— Нашел что? — спросила Утка.

— Нашел это, — сказала Мышь раздраженным голосом. — Вы, конечно, поняли, что значит это!

— Я отлично понимаю, что значит это, когда сама что-нибудь нахожу, — заметила Утка. — Это обыкновенно лягушка или червяк...»

Действительно, оказывается, у каждого свое представление о том, что такое это: это — самое общее слово. Все на свете может быть это, стоит только приставить это к слову: это окно — не лю­бое окно, а то, что ты видишь или о котором дума­ешь в данный момент. И ничего удивительного нет в том, что голодная утка представляет себе это в виде сочного червяка.

А что под подобным словом понимал темный му­жик Аким из пьесы Льва Толстого «Власть тьмы»? Вот образец его речи: «Опять ты, значит, старуха, не тас, и всё ты не тас, всё, значит, не тае...» А старуха в ответ: «Вот только и речей от орла от моего — тае, тас, а что тае — сам не знаешь...» Нет, наверное, все-таки знает, да сказать не может. Или не чувствует потребности говорить более определенно. В другом случае для той же цели (говоря, ничего не сказать) могли выбрать другое местоимение:

«Было тут слово то-оно. Починовец прибегал к нему каждый раз, когда ему не хватало подходящего слова. То-оно означало что угодно, и слушатель дол­жен был сам догадываться, о чем может идти речь. Это было нечто вроде существительного, общего и смутного, пригодного для любого понятия и точно не выражающего никакого» (В. Г. Короленко).

Это — то — оно... Ситуации в этих отрывках описаны разные, выбор местоимения для передачи общей растерянности и недоумения также различен, но есть между ними и нечто общее: это всегда все-таки местоимение. Это — самое общее слово. Все может быть это.

Но не всегда само слово это было в русском язы­ке. В памятниках письменности оно встречается только с XVII века. К старому местоимению то спе­реди прибавилась указательная частица ге (или йе) в разных своих видах. По говорам и до сих пор про­износят не ставшее литературным это, а гето, ето, эвто, энто, эсто — кто во что горазд.

Разница между это и то всякому ясна: что побли­же — это, что подальше — то.

В древности же соотношение указательных ме­стоимений было иным. Для форм среднего рода (по­скольку мы все время говорим пока о среднем роде) это соотношение выглядело так:

се — самый близкий предмет, по своему значе­нию это указательное местоимение соответствует личному местоимению 1-го лица: «Се яз еемь» зна­чит «Это я»;

то указывает на предмет второй степени дально­сти, связано не с говорящим лицом, а с его собесед­ником; по своему значению это указательное место­имение соответствует личному местоимению 2-го лица: «То ты еси» — значит «Это ты» (а не я);

и, наконец, оно указывает на предмет или явле­ние третьей степени дальности, не относится ни к говорящему, ни к его собеседнику. Оно связано с кем-то или чем-то третьим, что в данный момент находится далеко, недоступно ни зрению, ни осяза­нию. В старых текстах мы и встречаем выражения

вроде «пошел на он пол моря» — на ту половину моря, на ту сторону, которая отсюда и не видна, но можно догадаться, что она есть. Или вот обычная запись в летописи: «в оно время» — в то далекое время, о котором сохранились только сказания, но очевидцев опять-таки нет.

Это указательное местоимение, таким образом, по своему значению соотносится с личным место­имением 3-го лица, которого... у древних славян во­все и не было. Должно было быть, но не было:

яз — есмъ — се ты —  еси  — то ?  — есть — оно

Вместо «?» вы можете записать любое имя суще­ствительное, но не личное местоимение — его нет.

Зато было четвертое указательное местоимение, самое короткое: и — для мужского рода, е — для среднего, я — для женского. Скорее, и не местоиме­ние вовсе, а частица, которая указывала на опреде­ленность качества: прибавляется к прилагательному или местоимению — значит, признак или предмет, обозначаемый прилагательным или местоимением, является определенным, известным, тем самым. Не­что вроде определенного артикля в английском или немецком языках: се и сее, то и тое, оно и оное.

Свои формы такого типа были и для мужского, и для женского рода. И у имен прилагательных то же самое. Сказано домъ бт>лъ есть (дом бел) — значит, утверждается, что дом является белым, обозначение его белизны и есть основной смысл высказывания, ради этого сообщения и предложение составлено. Сказано бълъи домъ стоить (белый дом стоит) — значит, об уже известном своей белизной доме со­общается нечто новое. С течением времени указа­тельная частица и-я-е исчезла из языка как самосто­ятельное слово, потому что с ее помощью и при ее непосредственном участии стали образовываться полные формы прилагательных, причастий, место­имений, числительных... Раньше были возможны только сь, ся, се, бълъ, бъла, бЪло, а прибавились указательные частицы, и все стало определеннее: сен, сия, сие, белый, белая, белое.

С появлением полных указательных местоиме­ний краткие стали исчезать. Исчезло и местоимение оно. Вернее, исчезло в качестве указательного ме­стоимения, став личным местоимением он, запол­нив пустующую клетку в системе личных местои­мений, где раньше стояло «?»:

яз — есмъ — се-и (ибо се стало наречием, а в форме мужского рода сь вообще исчезло);

ты — еси — то-и (то стало союзом, а в форме муж­ского рода тъ вообще исчезло или его стали повторять дважды: тътъ, отсюда появилось тот);

он — есть — оны-и (онъ стало личным местоимени­ем).

Хотя местоимению онъ удалось пристроиться к системе, ему пришлось при этом расстаться со все­ми формами косвенных падежей.

Вы обращали внимание на то, что именительный падеж местоимения он совсем не похож на косвен­ные падежи: его, ему и т. п.? Как будто перед нами формы двух разных слов. И в самом деле, его, ему, им — это формы местоимения и, того самого, ко­торое участвовало в образовании полных прилага­тельных и местоимений. Местоимение 3-го лица от указательного местоимения онъ взяло только име­нительный падеж. А все остальные падежные фор­мы оказались лишними, вышли из употребления и исчезли из языка.

Не менее драматична судьба и многих других ме­стоимений. Когда-то личные местоимения имели по две формы — полную, например, мене, тебе, и крат­кую: мя, тя. Сохранились только полные, а краткие исчезли, как вообще стали исчезать краткие формы местоимений и прилагательных. Осталась только краткая форма возвратного себя — она выглядела как ся. Осталась и стала употребляться как возврат­ная частица при возвратном глаголе: собирать ся, а потом окончательно потеряла самостоятельность и превратилась в часть слова: собираться.

Вернемся, однако, к указательным местоиме­ниям. На место трех прежних степеней дальности пришли две: тот — этот. Правда, в качестве арха­ического долго еще сохранялась и основанная на прежней системе пара сей — оный. До середины прошлого века. Вот примеры из художественного произведения (Я. Бутков. Петербургские вершины) и из научного трактата тех времен:

«Это внимание [дамы] возбуждено шпорами, но глаза ее встречаются с усами, и — о счастье! — ока­зывается, что сии усы и оные шпоры принадлежат одному лицу. Какое милое сочетание!»

 «Известные события... не позволили мне обна­родовать приготовленного снимка с оных [листов] даже и до дня сего».

Эта пара окончательно ушла из литературного и разговорного языка, и только язык милицейского протокола нет-нет да и помянет их, когда понадо­бится строго и педантично разграничить свидетеля (сей), пострадавшего (тот) и преступника (оный). Да очень грамотные люди, знающие древний язык, из озорства могут припомнить ушедшие в вечность формы.

В одном из романов К. Федина описан такой слу­чай:

«Он сморщил нос, слегка пофыркал и прогнуса­вил речитативом:

— Хи-Хи! Стихи! Люблю стихи я, Зане оне — моя стихия...

...Ергаков закричал: —Я посрамлен! Какой блеск рифмы, а?! и что за элегантная вольность в обраще­нии с грамматикой!.. Стихи, насколько понимаю, род мужеский — и вдруг они стали оне! а?»

Действительно, древней формой именительного падежа множественного числа для мужского рода была они, а для женского все-таки не оне, а оны. Оне появились довольно поздно, уже в русском язы­ке, под влиянием другого местоимения, тоже жен­ского рода — сее. Выходит, оба героя романа непра­вы, но неправы относительным образом: Ергаков вспоминает не древнерусскую, а церковнославян­скую форму, выученную в гимназии: для женского рода — оне.

Грамматическое изменение можно сравнить с изготовлением деревянного мальчика из полена. Мастер неторопливо обрезает лишнее, на пол ле­тит стружка, постепенно вырисовывается вид ку­клы: формируются щеки, открылись глаза, зашеве­лились губы. Но вот, когда все уже почти законче­но, и папа Карло, довольный, отряхивает с брюк опилки, — вдруг совершенно самостоятельно и без всякой видимой причины у человечка вытягивает­ся длинный острый нос, и он навсегда превращает­ся в Буратино.

А разве мы, проследив изменение местоимений, в конце концов не получили такого же сюрприза?

Только-только на основе прежнего троичного противопоставления образовалась новая система указательных местоимений, вполне логичная и уж во всяком случае определенная, по крайней мере, красивая: сей — тот — оный.

Она хороша и тем, что четко соотносится с лич­ными местоимениями:

я — сей мы — сии

ты — тот       вы — те он — оный     они — оные

И вот тут-то вытягивается длинный нос Бурати­но — и тотчас все смешивается: вместо четкого тро­ичного противопоставления теперь устанавливается столь же четкое, но совсем другое противопоставле­ние — двоичное: тот — этот. Зато такое противо­поставление может относиться к любой форме личного местоимения: я — и тот, и этот; ты — и тот, и этот; он — и тот, и этот.

Ну, что же, разве такой принцип указания менее удобен? Пожалуй, он еще лучше отражает сущность указательного местоимения, потому что стал уни­версальным, всеобщим. Что такое это? Все может быть это. Все вокруг стало это.

Тут бы и закончить рассказ, но внимательный читатель, вернувшись к началу его, непременно ска­жет: «А причем здесь Барбос? И что общего между Барбосом и этим?»